Мысли вслух о фуррях и йиффе
Пушистость, как таковая – понятие настолько объемное, многозначительное и спорное, что когда в общественном сознании «фурри» стали ассоциироваться с «йиффом», наступил настоящий кризис.
Во множестве обсуждений и частных мнений в Сети, эти понятия переплетаются и сплавляются в причудливые варианты, порой настолько необоснованные, произвольные и сложные, что стороннему наблюдателю практически невозможно как-либо в этом разобраться.
Начнем с самого распространенного – с определения «пушистость». Оно является синонимом антропоморфности, просто меховой пушистости или особенностей поведения (пушистое общение, например)? Какие общие признаки этого понятия есть?
Совершенно ясно, что пушистость – это психологический феномен, так сказать, модель восприятия. И очень похоже, что это вариант мягкого эскапизма. «Мы хотим жить не в той атмосфере, что есть, но в более приятной, и готовы погрузится для этого в самодельный мир». При этом, не покидая исходный, т.н. реальный мир, в отличие от более жестких форм, как то онлайновые игры или жизнь в коммуне хиппи.
Из этого следует, что все аспекты, относящиеся к эскапизму – бегство от скучной, серой реальности, яркий, разнообразный мир с множеством вариантов персонализации в нем, а также испытываемый стресс и отсутствие желания (или возможности) счастливо приспособится к исходному окружающему миру, также во многом относятся и к обсуждаемой пушистости, «фурревости», и движению фурри в целом.
Но давайте задумаемся, насколько плох (или хорош) эскапизм сам по себе. До сих пор человечеству достоверно неизвестно, зачем вообще существует жизнь на нашей планете, и каков ее смысл. Теорий на эту тему с каждым годом все больше, но ни одна из них, если анализировать ее критически, не предоставляет сколько-нибудь проверяемых и доказуемых оснований в ее пользу. Мы уже многое знаем о том, как мы живем, даже приблизились к пониманию многих космических процессов, но пока не можем ответить на самый главный вопрос – для чего?
Если по-настоящему серьезно озадачится этим вопросом, то наступает экзистенциальный кризис. Это состояние переживает каждое разумное существо, если оно способно размышлять о чем-то большем, чем добывание еды и выживание в своей биосреде.
Этому кризису свойственен один очень важный парадокс. С одной стороны, каждый остро осознает, что его жизнь важна и нужна, в силу инстинкта выживания. С другой стороны, становится ясно, что существование вида (человечества, например), само по себе не имеет ни смысла, ни предназначения.
Выходы из этого кризиса могут быть очень разными, но все их можно разделить на два противоположных варианта – веру в некий виртуальный континуум символов, находящихся вне реальности, определяющих и наше происхождение, и наше предназначение, и построение на основе этой веры всего остального – системы ценностей, жизненного уклада.
Или принятие того факта, что мы не знаем истинное предназначение своего существования, и следующий за этим выбор того варианта жизненной философии, который кажется наиболее выгодным в силу индивидуальных причин.
Какой путь выбирает каждый отдельно – это его личное дело и не тема для дискуссий, но можно сделать смелое предположение, что и тот и другой вариант являются способами бегства от реальности, как она есть. То есть, в эскапизме нет ничего искусственного, он является логическим продолжением той непрерывной адаптации, которой мы все занимаемся всю свою жизнь! Искусственен только сам этот термин, вычленяющий один процесс из потока других, не менее, и не более естественных.
Если унять негативные эмоции, которые принято испытывать по отношению к эскапистам, и здраво посмотреть на каждого из нас – все, что составляет нашу культурную и информационную жизнь, это виртуальный продукт, слабо связанный с основной, исходной реальностью. Это мысли, образы и чувства других людей, услышанные третьими людьми, нарисованные, спетые или выведенные на бумаге еще через какое-то количество итераций, в итоге отрыв от реальности доходит до того, что в современном мире человек зачастую не знает, чему верить и что из увиденного и услышанного правда, а что – такая же по качеству имитация.
И здесь приходится, как всегда, делать выбор – и этот сделанный выбор и относит вас к какой-либо группе, которых огромное множество. Кто-то верит в А, кто-то в Б, кто-то верит в летающих розовых ежиков, а кто-то ни во что не верит (и этим обманывает себя, поскольку он верит в идею, что он ни во что не верит).
В такой кутерьме на первый план, в качестве критического решающего фактора выходят личные предпочтения. И если в вопросах политики или науки какие-либо рациональные причины для выбора своей позиции по какому-либо вопросу можно найти всегда, то в вопросах выбора относительно художественных объектов наступает настоящая вкусовщина. Страшно то, что при отсутствии объективных критериев (а судьи кто?), общественным мнением и вкусами в этих областях начинают управлять шустрые ребята от индустрии развлечений. И вот уже от одежды до литературы – все подвержено моде, а мода – это служанка бизнеса.
И получается еще один парадокс. Начавшись как бегство от реальности, эскапизм сам превращается в унылую, предсказуемую, крепко привязанную к земле искусственную реальность. И она, к сожалению, получается еще более удушливой, чем исходная. Этакая полная свобода без какой-либо свободы.
Среди человеческих масс, такое положение вещей становится нормой, и миллиарды людей попадают в этот вторичный мир нивелированных иллюзий.
Все эти процессы – характеристика общества потребления, когда банальное выживание отодвинулось на второй план.
Разумеется, долго такая всеобщая сытость продолжаться не может, и не продолжается никогда. Почти всегда система, которая запускала эскапизм в ситуации исходной реальности, срабатывает и на втором уровне, и на последующих. Появляются бунтари.
Что ложится в основу противодействия общепринятым ценностям? Их универсальность, «подходящесть» для всех. Любая универсализация в человеческом обществе, где каждый обладает индивидуальностью – это фактор опасный. И когда индивидуальность и универсализация вступают в конфликт, появляется предпосылка для нового эскапизма, снова надо бежать, уже от рукотворной реальности, в ту, которая лично тебе подходит.
И мы вновь возвращаемся к вопросу личных предпочтений и выбора.
В свете рассмотренных процессов, становится ясно, что самое главное – это выбрать что-то достаточно близкое к «тебе-личности», достаточно совершенное и оставляющее место для роста, как в выбранном направлении, так и в других, которые нужны. Некий кладезь образов, ощущений, символичности и той атмосферы, которую сознание воспринимает лучше всего. Поэтому в любом культурно развитом обществе появляются неформальные объединения и субкультуры. И в этом тоже, как мы убедились, нет ничего плохого или хорошего – это абсолютно естественно.
Возвращаясь к субкультуре фурри – уже без страха и предубеждения, но с обоснованным интересом, мы можем выделить основные идеи и черты этого в буквальном смысле разношерстного движения. Главной связующей нитью является антропоморфность в ее довольно интересном понимании. Представьте себе, например, говорящего волка из детской сказки или мультфильма, а потом реального сanis lupus. Прямо скажем, сходство довольно спорное. Но оно есть. А теперь начнем отбрасывать то, что нам не нравится и добавлять то, что нам хочется. В итоге получается именно фурревый персонаж – в котором человеческое поведение сплавлено с элементами звериного, у которого все привлекательные черты животного доведены до символизма и трансформированы ближе к человеческим чертам, с одной целью – соединить все то милое, пушистое, вызывающее восторг очарование животных с человеческой жизнью, телом и способом поведения. Естественно, изменения взаимны и обоюдны. Пушистость, как психологическая характеристика, появляется тогда, когда в самом сознании и поведении человека есть особенности, которые можно определить как любовь к вышеуказанным антропоморфным существам и желание находиться в образе одного из них. Это тесно граничит с териантропией, но отличается от нее очень важной деталью – териантропы ассоциируют себя с абсолютно реальными животными, а фурри – с антропоморфными, произвольно созданными художественными персонажами.
И здесь мы подходим к очень горячей теме, а именно, к выражению сексуальности в сообществе фурри. Но сначала хотелось бы четко определить, что мы будем считать йиффом, а что зоофилией. К зоофилии, а точнее, к скотоложеству относятся все ситуации, когда человек использует животных для удовлетворения своих сексуальных потребностей. Это может включать в себя и изменение самоидентификации, например, зоофил может переодеваться в овечью шкуру и представлять себя бараном, совокупляясь с овцой. Но суть тут в том, что одна из сторон в сексуальном контакте – реальное, непридуманное животное.
Йифф же – это сексуальный контакт между двумя произвольно созданными художественными персонажами, а также, в субкультуре – секс между людьми, которые ассоциируют себя с такими образами. И в основном, понятие применяется не к самому контакту, а непосредственно к рисованной пушистой эротике и порнографии, как к жанру.
Впрочем, используется понятие «йифф» очень широко и беспорядочно, вплоть до эвфемистического замещения матерных слов. Например, отйиффать или йиффливый.
Будет интересно узнать этимологию этого забавного словечка. По основной версии, это звукоподражание крикам лис, издаваемым во время брачного периода. Также, в своём английском написании yiff похоже на звукоподражательный шотландский глагол yaff, означающий «лаять, повизгивать».
Разобравшись с терминологией, переходим к истокам возникновения пушистой эротики как таковой. На самом деле, и здесь нет ничего потрясающе нового или принципиально уникального. Любой припомнит древние легенды о совокуплении со сказочными человекообразными животными, например с кентаврами или оборотнями. Суть йиффа в том, что это выражение сексуальности в субкультуре фурри, именно та необходимая часть сексуального манифеста любой культуры вообще. У хиппи это была свободная любовь, в рок-культуре это «секс, наркотики, рок-н-ролл» а у фуррей – йифф.
Разумеется, все идет от инстинкта размножения, который очень развит у людей и особенно проявляется в молодом возрасте. Так как, по некоторым подсчетам, возраст среднестатистического фуррика около 20-25 лет, и (сюрприз) на этот же возрастной диапазон приходится пик человеческой сексуальности на протяжении жизни.
Понятно, что все эти сексуальные мотивы требуют мощной и яркой реализации, что и произошло. Пушистые создания с милыми мордочками стали трахать друг друга в самых разных изощренных вариантах, а так как нарисовать можно все что угодно, то многие изначально привлеченные пушистостью участники реализовывали все самые сокровенные извращения, черпая образы в фурри-арте, а потом в движение пришла и некоторая часть тех, кто увидел в фурри-сообществе возможность удовлетворения своих секс-фантазий.
Однако, среди фуррей на удивление немало тех, кто относится к йиффу достаточно равнодушно, и даже есть такие, кто пытается бороться с этим явлением. Отдельного упоминания заслуживают так называемые Burned Furs («Сожженные фурри»). Главная идея, которую они пытаются донести до мира – это совершенно верное и корректное разделение собственно пушистости, о которой мы говорили подробно, и йиффа как выражения сексуальности. Ведь фурри, так уж вышло, но в основном известны массовому потребителю именно в связи с йиффом и этими «ужасными зоофильскими картинками».
Отдельного рассмотрения заслуживает так называемая draconity. На первый взгляд, это ничем не отличающаяся по схеме от фурри идея – антропоморфный дракон, с поведением, во многом схожим с человеческим, тот же художественный образ. Но насколько он антропоморфен? Некоторые «драконы» вроде бы ближе к териантропам по своему отношению – то есть они не соединяют черты человека и дракона, но углубляются в драконью внешность, повадки и существование, оставляя человеческое. Но териантропы ищут единения с настоящими животными, а дракон, по крайней мере, его собирательный образ – существо мифическое. Однако в сообществе драконов много и тех, кто готов заимствовать хвост, чешую и когтистые лапы, оставаясь при этом вполне человеком, с некоторыми драконьими особенностями, конечно.
Уникальность фурри-феномена еще и в том, что он неразрывно связан с компьютерной информатизацией и сетевым сообществом. Большая часть фурри-арта попадает к самим фурри через Интернет, многие из участников сообщества – программисты или специалисты других современных информационных специальностей. Но еще один парадокс в том, что большая часть графического контента, пушистые рисунки и йифф – создаются художниками, зачастую далекими от Сети и компьютеров, а то и вовсе не являющимися фурри, и рисующими фурри-арт для развлечения или по прихоти.
В заключение можно сказать, что после некоторого разбора вышеперечисленных понятий, достаточно ясно, что фурри – это не йифф (который, безусловно, является частью культуры фурри), фурри отличаются от териантропов, и в некоторых вещах отличаются от драконов, а также, что йифф и зоофилия по сути не имеют ничего общего, и йифф можно воспринимать скорее как выражение сугубо человеческой сексуальности через призму антропоморфности.
